© Tim O'Brien
Палмер Филд, Принстон, 1951 год. Традиционный осенний матч по американскому футболу: непобедимые принстонские «Тайгерс», с их знаменитым тейлбеком Диком Казмайером, против команды Дартмута. В игре со множеством пенальти Принстону удалось одержать победу над «Биг Грин», но цена ее была высока: около дюжины игроков получили травмы, а сам Казмайер закончил матч со сломанным носом и сотрясением. Как мягко выразились «The New York Times», это была «грубая игра, приведшая ко взаимным обвинениям со стороны двух команд». Каждая утверждала, что соперники играли грязно.
Эта история появилась не только на страницах спортивных изданий, но и в «Журнале аномальной и социальной психологии». Вскоре после этого происшествия психологи Альберт Хэсторф и Хэдли Кэнтрил провели опрос среди студентов, показав им видеозапись матча. Они должны были решить, кто из соперников начал грязную игру. Но мнения испытуемых по поводу игры той или иной команды оказались невероятно предвзятыми, и исследователи пришли к неожиданному выводу: «данные свидетельствуют о том, что нет никакого отдельного явления «игры», существующей вне сознаний конкретных людей». Каждый увидел ту игру, которую хотел увидеть. Но как? Возможно, они оказались примером того, о чем говорил отец «когнитивного диссонанса» Леон Фестингер: «Люди воспринимают и интерпретируют информацию так, чтобы она удовлетворяла их собственным убеждениям».
Когда студенты смотрели и анализировали запись матча, они вели себя словно дети, увидевшие знаменитую иллюзию «утка-кролик». Если картинку показывали в пасхальное Воскресенье, дети чаще видели кролика, хотя в любое другое воскресенье большинство видело утку. Сама картинка может интерпретироваться двояко, и «переключение» с одного образа на другой требует усилий.
В эксперименте Элисон Гопник и ее коллег ни один ребенок в группе от 3 до 5 лет не смог самостоятельно переключиться с одного изображения на другое (им показывали иллюзию «вазы-лица»). В группе детей постарше, но все еще «наивных», переключение сделала треть. Почти всем остальным это удавалось, когда им намекали на двойственность изображения. Интересно, что дети, сумевшие распознать оба изображения, также лучше справились с заданием на «теорию разума» — способность осознавать субъективность своего восприятия по отношению к внешнему миру (например, детям показывали коробку цветных мелков, внутри которой на самом деле были свечи, а затем просили предположить, что подумает о содержимом коробки другой ребенок, увидевший ее).
Даже если вы сами не можете поначалу увидеть и утку, и кролика, не стоит расстраиваться: в любых подобным исследованиях обнаруживаются взрослые «вероятно обладающие более сложными репрезентативными способностями», неспособные «переключиться». Также нет единственно верной трактовки изображения: хоть и есть некоторая тенденция видеть кроликов, утиных людей тоже полно.
В какой-то момент все могут увидеть утку-кролика, но есть одна вещь, на которую неспособен никто: как бы вы ни старались, вы не сможете увидеть и утку, и кролика одновременно.
Я спросил Лизу Фельдман Барретт, главу Лаборатории интердисциплинарных аффективных наук Северо-Восточного Университета в Бостоне, не живем ли мы в некоем метафорическом утино-кроличьем мире. Ее ответ был краток: «Думаю, даже не в метафорическом». Наш мозг устроен таким образом, что внутренних связей между нейронами гораздо больше, чем тех, по которым сенсорная информация поступает извне. «Мозг сам снабжает неполную картину нужными подробностями», — говорит она, — «чтобы придать конкретный смысл неоднозначным сенсорным данным».
Лиза Фельдман Барретт называет мозг «генератором помех». В соответствии с набирающей популярность гипотезой «прогнозирующего кодирования», восприятие генерируется нашим собственным мозгом и лишь корректируется внешней информацией. В противном случае ему пришлось бы обрабатывать слишком много данных. «Это нерационально», — говорит она, — «мозгу нужны обходные пути». Поэтому он постоянно прогнозирует. Когда «поступающая сенсорная информация не соответствует прогнозу, приходится менять либо прогноз, либо саму информацию».
Подобная связь между внешней сенсорной информацией и внутренними убеждениями и прогнозами давно интересует ученых. В ходе исследования, опубликованного в «Neuropsychologia», испытуемых просили решить, верно ли утверждение о связи цвета и объекта (например, «банан желтый»). При этом в их мозге активировались те же области, что и при обычном различении цветов. Для мозга не было никакой разницы, видит ли его обладатель реальный желтый цвет или думает о желтом банане. Такое «повторное восприятие» сходно с механизмом воспоминания (правда, исследователи отмечают «различную природу восприятия и воспроизведения знаний»).
Информация из внешнего мира поступает к нам через узкое окно восприятия и формирует наши убеждения. Но затем эти убеждения действуют подобно линзе, фокусирующейся на том, что им нужно увидеть. В прошлом году в Лаборатории психологии Нью-Йоркского университета группе людей была показана 45-секундная запись жестокой драки между полицейским и невооруженным лицом. Было неочевидно, корректно ли вел себя полицейский по отношению к человеку, которого он пытался скрутить. Перед показом участников исследования спросили, насколько они отождествляют себя с полицейскими в целом. После просмотра, в ходе которого отслеживались движения глаз испытуемых, они должны были решить, кто из дерущихся неправ. Естественно, строже осудили действия полицейского те, кто был менее расположен к нему изначально. Но так было только в том случае, если они дольше смотрели на него. Решение тех, кто смотрел на него меньше, никак не зависело от их изначального отношения к полицейским.
По словам Эмили Балсетис, главы Лаборатории социальной перцепции, деятельности и мотивации в Нью-Йоркском университете и соавтора исследования, мы привыкли считать, что наши предпочтения формируются в результате осознанных решений. «Но какие мыслительные процессы предшествуют этим решениям?» — спрашивает Балсетис. — «Внимательность — это просто то, что вы позволяете видеть вашим глазам». В случае с видео с полицейским «движения ваших глаз обуславливают совершенно новое понимание имеющихся фактов». Те, кто наиболее строго осудил действия полицейского, смотрели на него чаще (и, как и в случае с уткой-кроликом, вероятно не могли одновременно видеть и его, и задерживаемого) . «Если кто-то вам не по душе», — говорит Балсетис. — «Вы смотрите на него больше. Вы всегда будете следить за тем, кто представляет потенциальную угрозу».
Но что влияет на подобную оценку ситуации? Сложно сказать наверняка. Во множестве исследований у испытуемых возникает характерный нейронный ответ при виде изображения человека одной с ними расы. Но что будет, если сказать, что люди на фотографиях — некая «команда», к которой принадлежит испытуемый? «Примерно первые 100 миллисекунд мы решаем проблему кролика-утки», говорит Джей Ван Бэйвел, профессор психологии в Нью-Йоркском университете. Кого вы видите — члена своей команды или человека другой расы? Исследование Ван Бэйвела обнаружило положительную нейронную активность в ответ на изображения «членов команды», в то время как расовая характеристика становится абсолютно незначимой (как и в случае с уткой-кроликом, мы способны лишь на одну интерпретацию в конкретный момент времени).
© Tim O’Brien
Впрочем, приняв то или иное решение, мы будем упрямо на нем настаивать. Отдав долг уважения утке-кролику, Балсетис с коллегами провели эксперимент, в ходе которого группе людей показывали изображения «морских животных» и «домашнего скота». Испытуемые должны были выбрать, которое из двух представлено на картинке: за каждый ответ они либо набирали баллы, либо теряли (примечание: одни получали баллы за «морских животных» и теряли за «домашний скот», другие — наоборот). Закончив игру с положительным счетом, они получали в награду упаковку мармелада. Если счет был отрицательным, им доставалась «банка жидкой консервированной фасоли». Решающий момент наступал в конце, когда испытуемые видели смутное изображение то ли лошади, то ли тюленя (тюленя было немного сложнее разглядеть). Чтобы не давиться злосчастной фасолью, им нужно было распознать то изображение, за которое они бы набрали очки. И большинству это удалось. Но что если они видели оба изображения и сообщили лишь о том, которое должно было принести им выигрыш? Эксперимент повторили с новыми участниками, но на этот раз отслеживались движения их глаз. Те, кому нужно было найти больше «домашнего скота» чаще смотрели на кнопку «домашний скот» (после ее нажатия ответ был бы засчитан и они перешли бы к следующему вопросу), и наоборот. Взгляд, брошенный на кнопку «правильного» (по их мнению) ответа выдавал их намерения безо всяких расчетов мозговой активности. В первую очередь выбор делало их зрение.
Даже если в эксперименте имитировалась компьютерная ошибка и испытуемым говорили: «извините, на самом деле это «морские животные» спасли бы вас от жидкой фасоли», большинство все равно настаивало на своей изначальной интерпретации изображения — даже в свете новой мотивации. «Они неспособны посмотреть по-другому на изображение, уже закрепившееся в их сознании,» — говорит Балсетис. — «потому что если наделить неоднозначное явление конкретным смыслом, оно перестает быть неоднозначным».
Недавнее исследование Кары Федермайер показывает, что нечто подобное происходит при формировании воспоминаний. В нем рассматривалось ошибочное представление о программе политического кандидата — как в том случае, когда большинство людей полагали, что Майкл Дукакис, а не Джордж Буш собирается стать «президентом-просветителем». Исследования активности мозга испытуемых при помощи ЭЭГ обнаружили, что сигналы ложных и корректных воспоминаний практически совпадают. Личная версия произошедшего настолько закрепилась в сознании испытуемых, что стала правдой.
Подобное «закрепление» может происходить и неосознанно. В ходе опубликованного в «Pediatrics» исследования более 1700 родителей в США получили для ознакомления брошюры одной из четырех кампаний, призванных развеять мифы об опасности жидкой коревой вакцины. По результатам исследования ни одна из кампаний никак не повлияла на решение родителей делать прививку. Да, изначальные противники вакцины слегка усомнились в том, что она вызывает аутизм. Но вместе они еще сильнее убедились в том, что делать ЖКВ нельзя. Изображения опухших и покрытых сыпью детей лишь укрепили веру родителей в ее опасные побочные эффекты.
Пока неясно, как именно происходит это закрепление, и почему человек может внезапно передумать и переключиться с утки на кролика. Споры о том, как происходит переключение, ведутся уже давно и продолжаются по сей день. Одни доводы говорят в пользу того, что это «восходящий» процесс: нейроны, сообщающие, что перед вами утка, утомляются или «насыщаются», уступая место новой информации — о кролике.
Другой возможный механизм — «нисходящий» — предполагает, переключение происходит в выcших отделах мозга: если мы уже знаем что-то, то мы будем ожидать и всячески искать это. Если сказать человеку, чтобы он не пытался переключиться, то он скорее всего не будет это делать — в отличие от человека, которого попросят переключиться как можно быстрее.
Юрген Кормайер с коллегами из Института новейших исследований в области психологии и психического здоровья во Фрайбурге, Германия, предложил гибридную модель, совмещающую оба механизма. Как Корнмайер сообщил мне, даже в самом раннем возрасте активность глаз и визуальные системы влияют на «нисходящие» процессы, так что нельзя сказать, что информация воспринимается односторонне. Он предполагает, что даже если мы не заметили утку или кролика, наш мозг подсознательно распознал оба образа, но счел один ненадежным и не стал сообщать нам о нем. И тогда получается, что ваш собственный мозг в курсе происходящего, но сами вы так и остались в дураках.